[Голово]ломка - Алексей Евдокимов

— Олег, — позвал Вадим. Громче: — Олег!

Пэдэ остановился, оглянулся, еще улыбаясь, ища глазами окликнувшего. Увидел приближающегося Вадима. Улыбка выродилась в досадливую гримаску фальшивого дружелюбия. Вадим на ходу проделал привычное: перебросил баул, расстегнул молнию, запустил руку. На сей раз пальцы встретили странное — рифленое, круглого сечения. Он потянул наружу — длинная, чуть изогнутая черная рукоять, маленькая гарда позаимствованого у «банзайского» кендоиста самурайского меча… Вадим стряхнул с плеча сумку, освобождая метровое узкое лезвие, взвесил в руке, повел им перед собой. Вдоль замаслившегося в фонарном свете клинка скользнул волнистый узор. Вадим перехватил удобную рукоять обеими ладонями. Олежек, ухмыляясь как-то совсем неуверенно, отступил назад. Его спутник, тоже застыв лицом, подался в другую сторону. Толпа огибала их, еще не запинаясь, но уже обращая внимание. Вадим шагнул к Олежеку, поднял катану над головой и опустил отвесно экс-коллеге на плечо. Голубой пи-арщик присел, кратко вякнул, развернулся и крайне проворно припустил по улице. Вадим, расталкивая прохожих, рванул следом. Достал Олежека мечом по спине, дубленка лопнула, показав сизые клочья овчины, — но педераст только пуще втопил. От них разбегались. Третий удар пришелся пидору по затылку — и тут он сразу повалился — молча, ничком. Правда, тотчас же пополз, изворачиваясь, заслоняясь рукой, — отчего новые удары Вадима попадали вкривь и вкось, а все вокруг обильно и ярко окрасилось. Кто-то ахнул, вскрикнул, взвизгнул — и, словно вняв подсказке, отчаянно заверещал наконец сам пластуемый извращенец: так громко и тонко, что, дабы поскорее пресечь мерзкий звук, Вадим пинком опрокинул рекламного гомосека на спину, примерился и — как колют дрова — рубанул изо всей силы по лицу. Кровь легла на обледенелый, мелко припорошенный асфальт жирным продолговатым языком, лезвие ушло глубоко в череп и застряло. Вадим бросил его там, вернулся назад, подобрал все легчающую сумку. Человеческий фактор замкнул его подвижным возбужденным кольцом — при любом движени Вадима глазеющие, выпученные, таращущие чутко оттекали на безопасную, по их мнению, дистанцию. Вопили теперь в нескольких местах сразу — правда, лишь на периферии, за спинами. Зато не унимаясь. Поминались «убил» и «полиция». Нездоровый ажиотаж нарастал, однако. У, бля, как вас разбирает…

Вадим свернул на Лачплеша — наблюдатели и комментаторы сыпались следом из-за угла, указуя и взывая. Тут из подворотни, наперерез, поперла новая толпа — в «Дайле» кончился сеанс. Вадим ввинтился, извините, смешался, пардон, под прикрытием (этим сообществом владел, к счастью, не он, а Джим Керри) просочился во двор кинотеатра. Справа, у кирпичного забора с обгрызенным верхним краем, обосновалась выездная сессия факультета ненужных вещей, эмбрион свалки — выпотрошенный шкафчик для пожарного инвентаря с сетчатыми дверцами, досрочно уволенная домашняя елка, на полуобсыпанной лапе — лаковая деревянная вешалка; внизу, в прокопченном смерзшемся сугробе: фанера, шифер, размокшая бумага. Поверх оббитого заборного среза сонно смотрели обветренные теремки-мансарды дощатой халупы. Вадим попробовал шкафчик — держится, подсадил баул, дрыгнувшись, заволок на жестяной скат халупы себя. Потрусил, балансируя, по гремучему козырьку, чуть не сверзился… Дворик. Сумку вперед, громко, но стрематься некому, помойным контейнерам по барабану. Вадим спрыгнул сам, миновал еще одну подворотню — и оказался на Блауманя. Он пошел уже неторопливо, прогулочно, догулял до Тербатас, по ней, мимо Кабинета министров, до «Вернисажа» — пошловатейшее зданьице клуба пиарили разноцветные прожектора, — мимо главного корпуса Университета, через скверик у Городского канала — к «лаймовским» часам. На середине культовой площади, неизменного, неизменно заселенного ожидающими места встреч, вспомнил про подключенную к Сети телекамеру. Вот сейчас Вадим Аплетаев, разыскиваемый, наверняка, растиражированный по числу нитей Всемирной Паутины, бредет в режиме он-лайн на виду у всего мира через интернетовский портал… В этот момент с басовитым металлическим гудением — ногтем вдоль толстой гитарной струны — пришли в движение колбы часов, двухметровые, мутноватого дюймового кварцевого стекла, забранного в окислившиеся медные рамы, — поменялись местами: синяя оказалась сверху, красная снизу. Крошечные монетки в один сантим, кванты песочного времени, устремились в узкую горловину. На узорчатом металлическом циферблате дрогнула тяжелая стрелка, сместилась на римскую шестерку — восемнадцать ноль-ноль. А таймер внутри Вадима уже торопился дальше: 32.00.00… 31.59.59… 31.59.58…

Алексс Альохинс. Сотрудник Службы защиты Сатверсме. Надежда и опора. Опора правопорядка. И законности, само собой. Щит и меч Второй Республики. Господин контрразведчик. Ну-ну. Вадим пролистал паспорта и вертел теперь в руках корочки, придирчиво разглядывая печати, в которых все равно ни бельмеса не петрил. Плотный конверт — две синие гражданские паспортины, два удостоверения конституционщиков, сопроводительные бумаги к дипбагажу, — притаранила обыкновеннейшая мочалка несущественного возраста: короткие выбеленные волосы, нос уточкой, джинсы с бахромой, в ухо воткнут наушник MD-плейера. Мочалка пришла одна и ушла одна, но пока она привычно-быстро апробировала протянутую Вадимом пачечку, он заметил стоптанные в ударопрочные набойки костяшки пальцев. Откуда набитые кентуса у хакера? Или у крэкера — как там они правильно называются… Через границу с ними можно? Запросто, не спалишься, они и в полицейском компьютере, и в ДГИ. Лучше, чем настоящие. Но обратно по ним въезжать не советую. Так, на всякий. А я обратно не собираюсь… А также Инесе Аузиня, cотрудница Службы защиты Сатверсме. Вадим хмыкнул. Поднял глаза на синхронный скрип двух легких старорежимно-совдеповских, дачного пошиба деревянных стульев — отодвигаемого напротив и придвигаемого от свободного концептуально потертого тейбла. Вадимова нога под столом подгребла поближе черную сумку — впрочем, одного беглого взгляда на новых самозванных соседей хватило, чтобы понять: никакого отношения к официальным, полуофициальным или неофициальным силовым структурам эти клоуны иметь не могут. Вадим осмотрелся. По дневному времени стильный рок-н-ролльный кабак с маркесовским названием «Полковнику никто не пишет» был почитай что пуст; только один нестильный мужик энергично грузил другого за правым вадимовым плечом. За круглым бруствером стойки в центре зала бармен в черном свитере упражнялся в первом древнейшем искусстве всех барменов: сняв с похожей на вертолетный ротор полки без малого опорожненный литровый водочный баллон, крутил его в пальцах, подбрасывал, ловил за горлышко. Ловил раза три из четырех. Правда, стекло было крепкое.

11.14.32… 11.14.31…

…Первый с виду — гопота гопотой: молодой совсем, здоровый, быковатый, подкачанный, краткостриженный. Только черты маловыразительного фэйса не нагло-развесистые, как у классических районных гоблинов на выебоне — а собранные, поджатые, озабоченно-сосредоточенные, будто их обладатель каждую секунду рискует обкакаться. Второй — полнейший контраст: невысокий, узкоплечий, не младше Вадима; тонким, вполне интеллигентным личиком и длинным лайковым пальто сильно смахивает на «голубца». Впрочем, если он и был пэдэ — очень даже не исключено — то латентным, подавленным, РАЗдавленным, расплющенным просто… — Вадим почти сразу понял все за этих двоих. Как только увидел под расстегнутой курткой «гоблина» красную майку с белым кругом на груди, и в круге том а-ля свастика на знамени Третьего рейха — черные серп с молотом. И надпись под всем этим: «Накоси и забей.» Перед Вадимом сидели редкие и довольно экзотические звери — политические маргинал-радикалы. Чегевары нашей песочницы.